Поэтому автор с пониманием отнесется к насмешливому скепсису читателя, когда тот прочитает информацию о том, что уже давно знакомый ему прописной шлимазл Сёма Альц-Геймер взял эту высоту! Причем не в переносном, а в прямом смысле.
...Каждая стихия хороша по-своему и по-своему воспета: синее море – «...Вода, вода, кругом вода!»; безмерный воздушный океан – «...Лишь одна у летчика мечта: высота, высота»; огненная стихия, страшная и загадочная в одночасье – «Я вся горю, не пойму отчего...»; и, наконец, земная твердь: «Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна. Как сын грустит о матери...»
А на этой земной тверди есть места, куда человек стремится для того, чтобы там увидеть неземную красоту, вдыхать неземной воздух, почувствовать себя неземным суперменом, подняться на собственных ногах как можно ближе к Всевышнему... Нет ничего лучше и величественней тех мест. О них, об этих местах, тоже есть песня, и спел ее ни много ни мало, сам Высоцкий: «...Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал».
...Теперь спустимся с гор на равнину к моему герою Сёме Альцу. Справедливости ради надо сказать, что его чудаковатость и способность попадать в разные забавные передряги не опровергают того факта, что в прошлом Семён был хорошим спортсменом и практически профессиональным туристом. Он исходил (правда, не суперсложными маршрутами) все отечественные гористые места – Крым, Кавказ, Карпаты, бывал на Урале и даже потоптался у подножия Тянь-Шаня. Пик Ленина, пик Сталина, пик Коммунизма (названия звучат, как реквием...) – все это знаменитые «пики», но они далеко, на Тянь-Шане. Они далеки и во времени – возле них Семён побывал лет тридцать тому.
С течением жизни отдаваться любимому занятию – ходить по сложным туристским маршрутам, есть кашу и петь песни у костра, кормить ненасытных кровососов-комаров – становилось все труднее. Сначала нахлынули семейные заботы, затем начались отъездные страдания, а за ними – суровые эмигрантские (первых лет) будни. Тем не менее, и в этой обстановке Семён умудрялся от случая к случаю «оторваться» на каком-нибудь холме или лесистом склоне. Маршруты носили радиальный характер и с возрастом их сложность явно деградировала.
Вначале это были горки на островах, куда раз в год попадал Сёмка; живописные окрестности озера Таахо на Западном берегу; «высокогорный» upstate Нью-Йорка…
Большой любитель «хайкать» племянник Рома (тот самый единственный, кто называл Семёна не просто по имени, а дядей) устраивал своему дяде Сэму прогоны на коротких трассах: то на самую высокую точку, откуда открывалась панорама Лос-Анджелеса, то к местной обсерватории. Длились эти походы по несколько часов и под знойным солнцем Калифорнии зрелому Сёме медом не показались.
Вот тут, в этом месте, наступает «момент истины», когда в моем размашистом рассказе сольются воедино три задетые походя темы. В чем же равнодействующая «фабрики звезд» – Голливуда, белоснежных или зеленых горных вершин и скромного труженика, бывшего security guard Сёмы Альц-Геймера? Как мог Семён, не имеющий никакого отношения к киноискусству, никогда не игравший даже в школьной самодеятельности, штурмовать Hollywood?
«Лебединая песня» скалолаза
…Именно он, энтузиаст здорового «хайка», племянник Рома в последний дядин приезд в L-A предложил взять вершину, о которой так мечтал кинематографический бомонд, – знаменитый Голливуд. Зрелый Сёма с присущим ему самонадеянным авантюризмом радостно согласился, и вскоре «сладкая парочка» уже стояла у подножия холма, на склоне которого у самой верхушки и разметались эти (как оказалось впоследствии) выполненные из металлоконструкций небрежно расставленные на местности гигантские буквы:
H O L L Y W O O D.
Снизу казалось, что до этой инсталлированной записи рукой подать. На деле все оказалось гораздо сложнее: довольно крутой склон, осыпающаяся камешками узенькая прерывающаяся тропка, чахлый пустынный кустарник, торчащие по пути каменистые выступы… Короче говоря, полоса препятствий была основательной.
…Самонадеянный Семён начал выдыхаться уже после четверти часа подъема. Захваченный Ромой для пущей важности альпеншток оказался явно не по делу. За окном стоял ноябрь, но температура в солнечной Калифорнии была под 85 градусов по Фаренгейту. Поэтому ледоруб только усложнял подъем: не выбивать же им ступени в окаменевшей от жары почве! Настроение портил находящийся слева по ходу движения обрыв, куда страшновато было заглядывать. И лишь открывавшаяся по мере подъема панорама, которую Сёма обозревал в минуты отдыха (короткого, так как нетерпеливый Рома подгонял неповоротливого дядю), скрашивали трудности бытия.
Каждые двадцать метров заботливый племянник Рома делал фотоснимки карабкавшегося по каменистой тропе Альца. При этом он умело выбирал ракурс, при котором Сёма красовался то на краю пропасти (которой представлялся неглубокий ров), или перед неприступной стеной (выступ этот можно было обойти, сделав два шага в сторону). Все снимки совершались с нижней точки так, что в перспективе всегда было чистое небо с размещенными на скале чуть вкривь и вкось гигантскими буквами. В таком ракурсе сам Альц со светящейся, словно нимбом, лысиной казался возносившимся к небесам ангелом во плоти.
…Сёмке показалось, что подъем длился целую вечность. Градом катившийся от лысины и до самых до окраин, до пяток, пот застилал глаза, поддерживал горько-соленый вкус во рту. Сердце билось, как пойманная в силках птица; печень, почки, и легкие функционировали на грани своих физиологических возможностей.
Отдых перед последним рывком до заповедных букв был несколько продолжительнее предыдущих. Ступни ног горели, словно под ними была сковородка ада. Колени отказывались менять положение и служили только в расправленном состоянии. Тело ныло. Радовалась лишь душа. Сёмка нескромно подумал, что нечто подобное должен был испытывать Моисей, когда поднимался на гору Синай для получения Божьих Заповедей…
…Последний рывок Семён совершал в состоянии аффекта. Разум полностью отключился от процесса подъема: работали только инстинкты и безотчетная интуиция. Они-то и помогли Альцу достичь выбитой в скале площадки, где был выставлен знаменитый бренд.
Разум включился лишь в тот миг, когда Сёма ухватился за металлический брус буквы W. Обвеваемый ветрами металл даже на жарком солнце оказался прохладным, что разом привнесло в развороченную текущими событиями душу Альц-Геймера покой и умиротворение.
«What done is done» – философски размыслил Сёма, обнял правой рукой железное основание знака, распрямил окрепшие от внезапно прибывшего энтузиазма ноги и плечи, приосанился и посмотрел смелым, прямо-таки орлиным взглядом в объектив фотокамеры вездесущего Ромы. Этот снимок сохранен для истории и представлен на обзор читателю в качестве вещественного доказательства очередного подвига нашего Геракла.
А потом начинаешь спускаться,
Каждый шаг осторожненько взвесив.
Шестьдесят – это так же, как двадцать,
Ну а семьдесят – так же, как десять.
Именно по этой схеме из песенки, которую пел Юрий Визбор, Семён начал свой спуск. Тем, кто утверждает, что спуск всегда легче подъема, не верьте. Крутой спуск для усталого путника – занятие, по сложности дающее фору недавнему подъему. Здесь повторяется упомянутая ранее реакция организма – трудятся инстинкты, разум отдыхает.
Влюбленный в горы Альц часов не наблюдал и оклемался лишь в тот момент, когда обнаружил себя повисшим с беспомощно болтающимися ногами, держащимся руками за полусухие ветки чахлого кустарника.
Сёма с острой душевной болью вспомнил расположенный рядом с тропкой обрыв, с которого страшно было даже глянуть вниз и, как всякий, кому угрожает смертельная опасность, мысленно пролистал свою полную прегрешений уходящую жизнь.
Вспомнились юношеские проделки, обманутые девушки, случавшиеся черствость и эгоизм, нарушения социалистической законности… Все это сходило ему с рук: когда он попал в снежную пургу на Говерле; когда пробыл два часа в ледяной воде горной уральской речушки; когда сломалось крепление на леднике в Домбае… Всему приходит конец. В том числе и всепрощению свыше. Сейчас на этом неказистом «горбочке» придется рассчитаться самой конвертируемой валютой за все прошлые долги… Изнывающий от непомерных усилий, Альц, тем не менее, грустно ухмыльнулся своим мыслям, но тут же громким внутренним голосом одернул себя: «Не ржи над пропастью!»
Конвульсивно сжатые руки вот-вот готовы были разжаться и положить конец мучительным раздумьям Альца, когда он услышал голос любимого племянника Ромы:
– Дядя Сэм, ну что ты там застрял? Давай спускайся, пора ехать домой.
Голос звучал откуда-то справа. Альц испуганно и с надеждой покосился вправо. Рома стоял в двух шагах и недоуменно смотрел на лежащего ниц потного и изрядно потрепанного дядю.
– Да отпусти ты, наконец, эти долбаные ветки! Что ты держишься за них, как за ручку от трамвая?
– Ромка, ты болван! Я же сорвусь в пропасть!
– Ну, дядя, ты даешь! Глянь вниз на свою пропасть…
Сёмка, из последних сил держась за кустарник, осторожно посмотрел вниз. Его ноги беспомощно болтались, и сам он завис на чуть выдвинутом уступе высотой меньше метра над площадкой, откуда и начался этот Сёмкин исторический маршрут.
Свалившись мешком дрожащими ногами на земную твердь, Сёма смущенно глянул на племянника. В глазах любимого родственника он прочитал насмешливое полупрезрение, а в качестве окончательного вывода Рома произнес:
– Ну, Миклухо-Маклай, пора тебе завязывать с карьерой скалолаза. Укатали Сивку крутые горки!
Целую неделю Семён Альц-Геймер с трудом шевелил конечностями и испытывал ломоту во всем теле. Любящая сестра, сокрушенно покачивая головой, сказала:
– Тебе, герутенер (недотепа), о вечном бы подумать, а ты, старый недоросль, никак не можешь остепенится и стать балаботыш.
Да и сам Сёмка осуждающе думал о себе, перезрелом «фрукте», который никак не угомонится.
Еще не вечер…
Эти мысли одолевали Семёна всю неделю, пока не исчезла крепатура. Когда же тело окрепло, он снова почувствовал себя готовым к следующим свершениям. У Семёна даже появилась идея нового проекта. Причем, никто не сможет помешать его осуществлению.
Суть идеи заключалась в том, чтобы своими ножками подняться на самую высокую точку Нью-Йорка – Empire State Building. Подъем начать утром, и к вечеру, когда город Большого Яблока зажигает свои ночные огни, достичь смотровой площадки.
Сёма, как легендарный Икар, рвется все выше и выше к новым вершинам, не боясь обжечь свои уже порядком обветшалые крылья…
Впрочем, до последней вершины еще есть время…
9. Сплели лапти
С чего всё началось...
Читатель наверняка помнит моего «сквозного» героя Сёму Альц-Геймера по многочисленным рассказам о его похождениях. А тем из читателей, кто непериодически читает классику, объясню, что Сёма Альц – записной шлимазл, с которым по жизни происходят разные оказии, вызывающие преимущественно улыбки окружающих. Впрочем, иногда и жалость. Не стану перечислять эти Сёмины лейбедыки цурес («болячки» с благоприятным исходом). Подчеркну лишь то, что человек, которому досталась фамилия Альц-Геймер, по определению обречен на постоянные конфузные ситуации в своей быстротекущей жизни.
До сих пор график приключений моего героя ограничивался государственными границами USA. Далеко не исчерпав свой потенциальный потенциал в Штатах, Семён на двенадцатом году со времени эмиграции решил осчастливить своим посещением Землю обетованную – многострадальный Израиль. Ну, осчастливить всю страну – это сильно сказано, но обрадовать двух своих кузенов, трех двоюродных племянниц и еще двух родичей с до сих пор не выясненными корнями родства... Будем оптимистами и предположим, что перечисленные свояки действительно были рады встрече с добряком Сёмой после почти двадцатилетней разлуки.
Кто бывал в Израиле, тот может представить, каково впервые посетившему эту страну, если у него здесь дюжина родичей, обойма друзей, а к ним святые места, Мертвое море, Храм Гроба Господня, Стена Плача. А времени – всего-то полторы недели. Тут не то что заплачешь – зарыдаешь от насыщенности впечатлений и от частой смены декораций. Здесь ещё свадьба, ежедневное застолье...
В первый день ночевали в Тель-Авиве у Гали, потом в Ган-Явне у Миши, затем в Ашдоде у Гриши, следом в Кирьят-Гате у Милы, потом в Беершеве у Мони...
У Гали четвёртый этаж, у Миши – второй, у Гриши – третий, у Милы шестой, а в Беершеве у Мони... Сёма уже не помнил... Кажется, собственный дом...
Автор перечислил всю эту этажную кутерьму для того, чтобы была понятна произошедшая с Альцем коллизия. Иначе можно подумать, что Геймер совсем... того...
Солнечным погожим утром (впрочем, других рассветов в Израиле не бывает) Сёма проснулся в уютной постели чудесной Галиной квартиры в центре Тель-Авива. С удовольствием принял душ, побрился, довольно усмехнулся, глядя на своё отражение в зеркале, предвкушая обильный (в стиле родимой неньки-Украины) завтрак. За завтраком выяснилось, что запасы спиртного в доме иссякли. А впереди ужин с одним из земляков, который настоятельно попросил о встрече. Шурин Саша обещал прихватить необходимое для устранения дефицита по дороге домой после работы. Но когда это будет? Вечером. А сейчас только утро.
Сёма весьма резонно решил сам сбегать за понравившимся ему виски. Благо, как он давеча приметил, ликёрный магазин был где-то неподалёку. Сказано – сделано: Альц, как был одет в лёгкую, с легкомысленным рисунком на груди, рубашечку, со свисающими ниже колен телесного цвета шортиками, нырнул босыми ногами в стоявшие у входной двери пляжные тапочки (делов-то – перебежать в маркет и обратно) и выпорхнул из Галиного жилища, даже не глянув на номер квартиры. Спустившись лифтом в lobby, Альц хотя и мельком, но с одобрением отметил чистоту и порядок в уютном вестибюле дома...
Завязка...
...Именно с этого места начинается то, почему настоящее повествование названо «психологическим детективом». Чтобы уследить за событиями и не нарушить хронологию изложения, автор вынужден применить поминутный хронометраж всего происходившего в то драматичное утро.
Итак, в 9:05 (здесь и дальше указано местное время) Альц пересёк вестибюль, вышел во двор и взял курс к питейному заведению...
...9:14. Contractor Шломо Брамс очень торопился. Он делал ремонт в квартире № 24 по улице Герцля, 12. Сегодня ему предстояло оборудовать ландри. Трак с материалами и оборудованием стоял у подъезда. Минут двадцать Шломо понадобилось, чтобы занести их в вестибюль дома 12. Затем, устроив в вестибюле бедлам из ящиков, досок и крепежа, он поднялся в квартиру № 24, чтобы подготовить там место для переноса грузов. Шломо глянул на часы – было 9:25. «Время бежит, надо торопиться», – озабоченно подумал мастеровой...
...Сёма шел домой с бутылкой виски Red lаble за 180 шекелей. Кстати, о птичках: ну и цены в этой Богом избранной стране – бутылка виски стоит, как бочонок коньяка у бруклинских «Пиратов»! Озабоченный грустными размышлениями о трудностях, которые приходится преодолевать в Израиле пьющему человеку, Альц был уже более чем на полпути домой, когда случилось нечто совершенно непредсказуемое (собственно, как всегда это с ним бывало): одна из наспех обутых пляжных босоножек предательски расклеилась на ходу и осталась чернеть на нагретом солнцем асфальте. Попытка как-то волоком приспособить ее к хождению обернулась полным провалом – тапок упорно не хотел общаться с босой ногою.
Подобрав злополучную обувь, Сёма пошкандыбал дальше с разнообутыми ногами и с презренным тапком в руке. Встречные с удивлением смотрели сначала на рваный тапок, а затем на живописные ножки Альца. Сёма прошёл метров сто, перекачиваясь, словно утка, с ноги на ногу, пока не решился снять и второй тапок.
Походка стала ровнее, зато прохожие с еще большим интересом взирали на идущего босиком по городской улице Самуила Альца с бутылкой шнапса в одной руке и с пляжными аксессуарами – в другой. Эта мука вроде бы закончилась, когда Альц свернул, как ему показалось, в свой подъезд. Отчего вдруг неуверенность в правильном выборе? А оттого, что вместо приглянувшегося Семе своей чистотой холла он попал в такой же по виду, но захламленный какими-то ящиками и материалами вестибюль.
«Да нет же, это тот самый дом и тот же подъезд!» – с убеждённостью сомневающегося человека подумал Альц и смело нажал цифру 3 на панели – было 9:43. Двери лифта открылись: всё оставалось, как и минут сорок тому. Кроме уверенности Сёмы. Суета последних дней, бурная миграция от родственника к родственнику, из квартиры в квартиру, в сочетании с остаточными явлениями от выпитого вчера давали о себе знать.
Альц подошел к двери, которую (так ему казалось) он недавно прикрыл, и почему-то решил не звонить: «Постучу: если правильно попал, то ожидающая моего прихода Галка откроет». Сёма легонько постучал. Молчание. Он постучал решительнее. Полное молчание…
…Оставшиеся дома после ухода гостя Галя и её сынок Дима решили выйти в Интернет, чтобы посмотреть выставленные на сайте фотографии со свадьбы. Компьютер установлен в дальней комнате. Там они вдвоём и застряли, прокручивая кадры. Робкого стука в дверь Семёна они не услышали, а увлекшись просмотром, забыли и о его длительном отсутствии. Так продолжалось с 9:05 до 10:27…
...9:45. Сёмкины сомнения нарастают подобно снежному кому: «Нате, здрасте вам! Ещё одна “ирония с лёгким паром”. Неужто перепутал подъезд? А иначе откуда этот строительный хлам у входа в лифт?»
Нервно перебирая босыми конечностями по мраморному полу, Альц спустился вниз, вышел на улицу и проинспектировал парочку рядом стоящих домов… Да нет, ничего похожего на ТОТ подъезд в них он не увидел. Альц возвращается назад к подъезду, где он бывал прежде.
…Шломо Брамс – опытный специалист, работает много лет по ремонту жилья, и процесс производства у него просчитан до мелочей. Открыв квартиру № 24 и постелив на паркет рогожу, он стремительно, минут за пятнадцать, перенес всю груду заготовленных материалов на пятый этаж. Через считанные минуты, ровно в 10:00, пунктуальный Брамс приступил к монтажу…
...Ровно в 10:00 Самуил Альц возвращался после бесполезного обследования близлежащих домов. Вид босоногого бодрячка в летах с бутылкой виски и с пляжными тапочками в руках, снующего челноком то в подъезд, то на улицу, определенно привлекал внимание многолюдных дворов (принципиальное отличие Израиля от США). В целях частичной маскировки Альц выбросил постылые шлёпки в мусорный контейнер в злополучном подъезде...
Продолжение следует
